Миром Господу помолимся!

Здравствуйте, Надя и Наташа!

Вы уже вернулись из нашего хамсина в Вашу питерскую внезапную жару. Бог, видать, решил Вас основательно подогреть. Виртуально целую Вас в порозовевшие от нашего загара щечки. Не мудрено, что Вы здесь загорели! Почти каждый день был заполнен поездками да экскурсиями, а под вечер, неутомимые, носились с фотоаппаратами по городу.
Похоже, что самая удачная фотосессия произошла у Вас 26 апреля, за несколько часов до отъезда в аэропорт в день православной Пасхи.
Подъезды частного транспорта к Старому городу были уж дня три как закрыты. Кончалась еврейская пасхальная неделя ("Холь аМоэд", то есть "праздничные будни"), а следом за ней сразу - христианская пасха. Толпы паломников - ужас.
Но вы-то - девушки смелые, ринулись к Старому городу. За что и были вознаграждены.



День стоял жаркий и душный. Хамсин, как уже было сказано. К Яффским воротам стекались толпы паломников. Живописно и празднично они выглядели. А иногда смешно. Группы взыскующих благодати, возглавляемые групповодами-батюшками. Как правило, батюшками внушительного вида, серьезными. Очень своей серьезностью напоминающими заместителей секретарей обкома по идеологии. Прости, Господи, что с языка сорвалось.



И среди православных толп - невозмутимые хасиды, возвращающиеся от стены плача после молитвы, и делающие вид, что ничего особенного в этот день не происходит. А собравшаясь толпа - всего-навсего экскурсанты.


А еще доброжелательные францисканцы. Они тоже чужие на этом празднике жизни. У католиков Пасха уже прошла.


Или этакий арабский старик Хоттабыч, который, конечно, почитает пророка Ису. Но которого дела собственной хамулы беспокоят куда больше, чем жизнь и смерть чужих богов. Об этом сейчас говорить не модно, но, похоже, что из всех монотеистических религий, идущих из Авраамова корня, наиболее толерантен ислам. И менее всего "мешает" человеку жить разного рода заповедями.


Воистину, город трех религий, как было написано в проспекте одной из экскурсий, на которой Вы побывали. Эти три религии и делят город самым жестоким образом, и объединяют. Поскольку ни одна из этих религий заботу о "хлебе насущном" не отменяет. Может быть, и явится когда-нибудь мир в наш Город Мира ("Ир шалом" - "Город мира" один из допустимых переводов названия Иерусалима). То-то город расцветет, когда буйные его обитатели больше всяких абстрактных идей озаботятся собственным процветанием!



А батюшки, между тем, свое дело знали. Только под их строгим руководством можно было пройти за полицейские заслоны, которые единственные в эти дни не дают превратиться тесноватой площади перед Храмом гроба в Ходынку.




Некоторые, правда, и без сопровождения святых отцов проходили: пропуском служил российский паспорт. Но Вы этой хитростью не воспользовались. И правильно. А то и на самолет могли бы опоздать.



За что и были вознаграждены зрелищем, возможно, не столь святым, как снисхождение благодатного огня, но явно более шумным и более красочным.



Иерусалим - город не трех, а гораздо бОльшего числа религий. Достаточно посмотреть, сколько приделов в Храме гроба. И в каждом приделе свой устав, хоть немного, но отличающийся от других. Главным образом, "бодаются" между собой две самых многочисленных общины: греко-православная и армянская. Вот шествие армян в свою церковь Вы увидели и засняли.



А потом уже на площади у Яффских ворот давали настоящее представление арабы-христиане с волынками и в раскошных светлых костюмах и красных беретах. И были они красочны и громогласны. А Вы, девочки, были старательны и прекрасны в своем рвении прилежно запечатлеть все это буйство красок.


Даже мне, привычному ко всем красочным мистериям, которые случаются здесь на Пасху, а еще на Рождество, было очень приятно смотреть на результаты трудов Ваших.

Пешеходов надо любить

В любом городе есть улица (или улицы), по которым лучше не ходить. Разумнее присесть где-нибудь в тенечке, и наблюдать как улица проходит мимо тебя.

В Иерусалиме тоже есть такая. Улица Бен-Йегуды. Бен-Йегуда (Сын Иегуды) - такое новое имя принял Элеэзер Перельман, когда приехал в Иерусалим в 1881 году. Он предпринял громадные усилия для того, чтобы иврит снова стал разговорным, повседневным языком, и добился в этом успеха. Свидетельством тому улица Бен-Йегуды в Иерусалиме, по которой можно пройтись снизу вверх, от Сионской площади до улицы короля Георга, а потом обратно, разглядывая вывески на иврите и людей, говорящих, смеющихся, ругающихся и поющих на иврите.



Впрочем, в ходу здесь не только иврит. Сидя где-нибудь сбоку, под деревом, и наблюдая за улицей, услышишь и английский, и французский, и испанский. Китайский и японский тоже. Про русский и говорить нечего. Говорят, говорят на великом и могучем. И даже поют...

Про иерусалимских музыкантов раскажем как-нибудь отдельно. Тема большая и живописная. Бен-Йегуда - одна из улиц, облюбованных музыкантами, самодеятельными и не очень, для игры, пения и сбора денег.
Музыканты тусуются здесь всегда. И днем...



...и вечером.


Когда-то один художник, продающий свои работы здесь же, на Бен-Йегуде, пожаловался мне, что ему, бедняге, приходится выставлять свой товар вечером или в пятницу за несколько часов до начала субботы. Иначе муниципалитет оштрафует за торговлю без разрешения. Уличные же певцы считаются сборщиками подаяния, поэтому вольны петь в любое время, как птички Божьи.

Эта вот птичка, к примеру, поет по-французски и днем


и вечером. Громко поет.



В свое время, в самом начале 1990-х годов на улице Бен-Йегуда все знали одного "русского" дядечку, который стоял приблизительно в квартале выше Сионской площади и пел довольно приятным голосом русскую оперную классику. Подавали ему весьма охотно, и стал он в некотором роде местной достопримечательностью. Даже в журнале "National Geographic" поместили его фотографию и некоторые биографические сведения. Типа, профессор из Ленинграда, когда-то преподавал в Кораблестроительном институте, нынче поет на Бен-Йегуде.

Дядечка пел года полтора, ежедневно с перерывом на субботу и праздники, конечно. Потом исчез. Ну, мало ли чего не случается с человеком. О плохом думать не хотелось. Для себя я решил: переехал в другой город. В Ашдоде и в Нетании тогда можно было купить жилье по сносным ценам.

В Ашдод... Как бы не так! Через некоторое время рассказали мне о нем легенду, полностью выстроенную по законам жанра "Репатрианты о репатриантах". В соответствии с этой легендой дядечка и в самом деле был профессором Кораблестроительного института и большим любителем оперы. В годы студенчества он подрабатывал даже в хоре Мариинского театра, который тогда уже стал Кировским. Так что вполне профессиональный был любитель. Приехал он в Израиль в возрасте весьма солидном для научной работы. На вид тогда было ему лет 60-65. Опять же - кораблестроение отрасль для Израиля непрофильная. От кого узнал он, что петь на главной пешеходной улице Иерусалима не возбраняется - не знаю. Робости перед людьми он тоже не чувствовал - лектор, профессионал. Вот и запел. За несколько часов в день дяденька "напевал" приличную сумму, которой хватало не только на жизнь и съемную квартиру. Он также скопил себе изрядное количество долларов, на которые потом купил приличную квартиру в родном Петербурге, где ныне проживает в радости и довольстве.

О том, что история эта, скорее всего, легенда, свидетельствует сам сюжет, довольно четко выражающий настроения многих приехавших сюда в 1990-е годы из развалившегося Союза. Людей, как правило, пожилых, достигших "степеней известных" и жизнью уже утомленных. Но дяденьку этого я на Бен-Йегуде многократно видел и даже, кажется, впервые в Израиле, дал ему милостыньку. Целый шекель - немалые деньги тогда. Тем более, что в тот день меня впервые поперли с работы. Казалось бы, надо было начинать беречь каждую копейку. То есть агору. Между тем, после брошенного певцу шекеля настроение мое резко повысилось, сам не знаю почему. И я позволил себе еще одну непомерную трату - купил мороженный (frozen) йогурт в магазине на том же перекрестке. После чего решил, что катастрофы не произошло, а жизнь прекрасна.

Недаром профессиональные иерусалимские нищие (пожалуй, еще одна тема для рассказа!) гордо говорят, что выполняют важную общественную функцию: дают нам возможность совершить благодеяние. Кстати, про многих из них говорят, что люди они небедные, и у всех по два-три дома. Это уже другой канонический сюжет. А поскольку наш рассказ о кораблестроителе-певце и под этот канон без труда подходит, я тем более считаю его легендой.




Здесь же, на перекрестке улиц Бен-Йегуда и Лунц находится еще один пункт спасителей души. День деньской здесь дежурят хабадники. То что они - приверженцы любавичского ребе (человека в высшей степени замечательного, скончавшегося несколько лет назад) видно и по одежде, и по портрету их лидера, и по тому, чем они занимаются.

Дело в том, что каждый религиозный еврей (а нерелигиозных евреев не бывает - в иудаизме религия и образ жизни связаны так, что разорвать невозможно. Так же, как в исламе) должен хотя бы раз в день надеть тфилин. Тфилин - это кожаные коробочки со святыми текстами. Их надевают на голову и на правую руку, и произносят молитву, тем самым приближая к Богу и мысли, и дела.



Хабадники предоставляют возможность выполнить эту важную заповедь всем, кто еще не успел сделать это сегодня. Причем совершенно бесплатно. Хотя если кто желает выполнить заповедь помощи ближнему своему, копилки для этого - на столе.

Есть еще одно место, с которого удобно наблюдать за течением улицы Бен-Йегуда. Посередине по всему протяжению улицы находится "островок", где поставлены столики от находящихся рядом кафе. За столиками можно посидеть и просто так, никто не прогонит, но можно что-нибудь заказать и, заняв себя едой или питьем, продолжить наблюдение.




За одним из таких столиков, напротив ничем не примечательной забегаловки "Burger King" следует придаться размышлениям о том, как быстро проходит мирская слава. Совсем не так давно здесь находилось знаменитое иерусалимское кафе "Атара" ("Корона"), где, например, встретились герои одного из романов Амоса Оза.

В тот же день мы условились с Михаэлем встретиться вечером в кафе «Атара» на улице Бен-Иегуды. За окном бушевала настоящая буря, будто в неистовстве пробовала крепость иерусалимских стен.
В те времена еще не отменили продовольственные карточки. Нам подали эрзац-кофе и сахар в крошечных пакетиках.

(А.Оз Мой Михаэль)

Кафе это открылось в 30-е годы, и было любимо иерусалимской интеллигенцией. Для истории города и страны это кафе значило не меньше, чем подобного рода заведения в Будапеште, в Вене или в Париже. Но когда хозяева посчитали, что содержать заведение в центре Иерусалима им невыгодно, кафе закрылось. Памятник из него делать не стали.




Зато есть на Бен-Йегуде памятник другого рода, грустный. На таком же "островке" стоит фонтанчик с питьевой водой. Он посвящен памяти четырех девушек, погибших здесь летом 1999 года во время теракта, когда рядом с ними взорвался араб-террорист. Грустные слова о четырех птичках, улетевших в райский сад...

Улица Бен-Йегуда небольшая. Пройти ее снизу вверх - минут пятнадцать. В конце стоит дом, стена которого очень оригинально расписана одной французской фирмой, которая подобным же образом украшает дома в Париже. В 1990-е годы у муниципалитета нашлись на это деньги, и город украсили несколько оригинальных фресок.



А на прощание - один прелестный стишок, посвященный двум моим знакомым, иерусалимским музыкантам, которые, правда, на улице Бен-Йегуда не выступают.

Яше и Фиме Шапиро

Ни жара не бойся, ни студа,
ни ветра, слепящего нас.
На улице Бен-Иегуда
таинственный ангел - откуда? -
чего только нам ни припас.
Колдуя над корочкой хлебной,
вздыхая над жизнью земной,
зажег он фонарик волшебный,
раскрыл он словарик целебный,
с тобой говоря и со мной.
И мне среди этого чуда
которого не отнять,
на улице Бен-Иегуда,
средь шопота, гула и гуда,
счастливый конец сочинять!

(Рина Левинзон)

Коты Иерусалима

Из книги Рафаэлы Билски "Мои уличные коты"
Перевод Александры Волошиной


...Однажды ненастным зимним днем до нас донеслось пронзительное мяуканье котенка. Природа наделила котят особенно резким и громким голосом – чтобы мать могла их услышать. Нам показалось, что вопли доносились со стороны наружного дворика, то есть входа в дом. Как мне уже случалось упоминать, к входной двери ведут несколько ступенек, под которыми мы храним дрова для камина. Под проливным дождем я спустилась в кладовку под ступеньками и увидела там чернющего как ночь котенка, не более месяца от роду, насквозь промокшего и без остановки мяукающего. Понятно, что я решила забрать его, высушить и накормить, а потом или оставить в доме, или поселить в одном из кошачьих домиков в саду. Однако поймать гостя мне не удалось. Как только я думала, что он уже у меня в руках, он с удивительным проворствои исчезал среди дров и бревнышек.

Делать было нечего – я принесла ему еду, поставив ее среди дров. Котенок оказался крайне недоверчивым: что он был явно очень голоден, но, несмотря на это, не приближался к еде до тех пор, пока я не отшла от него на достаточное по его мнению расстояние. Только когда я уже была на дорожке, он выбрался из своего убежища, и сверху я видела, как он набросился на еду с такой жадностью, которой мне еще не доводилось видеть у кошек, моментально все съел и снова скрылся среди дров. Видимо, он очень устал – и сразу заснул. По крайней мере, он прекратил свое душераздирающее мяуканье.

Мой муж, первым услышавший мяуканье черного котенка, назвал его Пишуш. Этот кот отличался от всех прочих котов и кошек, которых я знала. С того момента, как он появился у меня, Пишуш проявлял независимость и вполне сформировавшийся характер. Он был отпетый индивидуалист, и, в отличие от прочих котят-мальчиков, не давал мне себя гладить – ни разу за всю свою жизнь. Свою любовь он проявлял другими способами – терся о наши ноги, мяукал особым образом при виде нас, шалил и озорничал, как умел только он один.

Тут мне следует рассказать еще кое-что о том особом порядке, который продолжался не более года и имел отношение к моему дому и саду.



В какой-то момент мы приняли решение время от времени оставлять открытой дверь, ведущую из гостиной в сад, - чтобы больные или ослабевшие кошки могли заходить к нам в дом. В салоне мы поставили две кошачьи постели, не такие, как стояли у них в домиках. Когда кто-нибудь из наших котов – а в то время у нас в саду их было всего около десяти – плохо себя чувствовал или же хотел побаловать себя и мог преодолеть свой страх перед домом, он скребся в дверь, мы открывали ее, и кот входил внутрь. Обычно такой смельчак отдыхал на одной из поставленных лежанок в течение нескольких часов, а потом снова просил выпустить его. В летнее время мы иногда оставляли дверь открытой на несколько часов.

И вот о чем еще следует знать читателю: ничто не может быстрее и надежнее привести уличного кота в состояние паники, чем пребывание в закрытом пространстве комнаты, человеческого жилья. Кот начинает буквально карабкаться и бросаться на стены – от страха, что он не найдет дорогу назад. Паника и ужас столь велики, что даже когда ему показывают выход наружу, кот просто не способен увидеть его и продолжает бесчинствовать. Положение может стать даже опасным, потому что во время своих безумств кот может удариться (и не один раз) головой о стену или иногда даже о потолок.



Только редкие кошки осмеливаются войти в дом, постепенно учась и привыкая к этому. Сначала они делают несколько шагов, не удаляясь слишком от двери, - и тут же убегают. После того, как они выучат обратный путь, ведущий к спасению, они несколько раз повторяют одно и то же действие: проходят на несколько шагов внутрь и тут же мчатся назад, наружу. После того, как усвоены быстрые вход и выход, смелость кошек возрастает, и они уже могут проходить вглубь комнаты. Некоторые даже могут постепенно привыкнуть настолько, чтобы оставаться внутри на все более долгий срок. Были даже и такие, что не просто входили в дом, но и оставались там на всю ночь, на "спальных местах" в салоне.


Кот Мами, после того, как его первая попытка подобного рода закончилась сильнейшим приступом паники, больше никогда в жизни не пытался войти в гостиную. Кошка Саша как-то вбежала сюда, в ужасе кинулась на второй этаж, и оттуда прыгнула через окошко на навес, и пришлось вызывать пожарников, которые смогли вызволить ее оттуда.

В отличие от этих двоих, да и от большинства кошек вообще, Пишуш с первого мгновения полюбил входить в гостиную, все кругом обнюхать и улечься на одну из кошачьих постелей. Он начал это проделывать в двухмесячном возрасте, после того как покинул свое убежище в дровяной кладовке и переселился в один из домиков в саду. Он сладко дремал в салоне, а потом выходил наружу, если дверь в сад была открыта, а если нет – подходил к нам и особым голосом сообщал примерно следующее: «Я бы хотел выйти».



Однажды ясным днем в конце зимы Пишуш появился в саду в сопровождении еще одного котенка серо-белого окраса, пяти или шести месяцев от роду. Откуда он его привел, мы так никогда и не узнали, но было понятно, что они встретились во время одной из прогулок, которые Пишуш совершал на своей территории, и подружились. Пишуш увидел, что его новый друг живет в худших условиях, нежели он сам, и тут же решил показать ему свой собственный дом, приведя того к нам в сад. Ближе к вечеру Пишуш поскребся в дверь гостиной, и, когда я открыла ему, то увидела, как он подталкивает вперед своего серо-белого приятеля. Его друг зашел в салон, а Пишуш шествовал впереди, потом двигался рядом, потом отставал и снова забегал вперед, показывая другу все чудеса этого удивительного места. Наконец, подвел его к своей постели, где обычно дремал сам, и они улеглись там вдвоем и так вместе и заснули.

С тех пор подобные визиты вошли в обычай: каждый день в одно и то же время Пишуш скребся в дверь салона, и они с Шошкой ( так я назвала серо-белого кота) входили, совершали свой обход и укладывались вздремнуть. Шошка на этом этапе никогда бы не осмелился «постучаться» к нам самостоятельно и приходил только вместе с Пишушем.

Не лезь на стенку!

Раньше их было много, сейчас почти не осталось, скоро совсем не будет. Иерусалимская мэрия ведет планомерную борьбу с пачкотней на стенах.
Между тем, иерусалимские граффити если не фрески, то уж точно - маленькая документальная кинолента. Граффити эти, как правило, не поражают размерами. И цветовой гаммой тоже. Но они милы, сделаны умелыми художниками и к тому же, судя по технике (трафарет) явно рассчитаны на тиражирование.



Хотя многие из них злободневны, иерусалимские граффити все же по большей части аполитичны. Впрочем, как же у нас да без политики? Одна надпись приказывает умереть счастливого Буша. Другая предупреждает: "Стой, застава!" Такие надписи выставляются на дорогах Иудеи и Самарии перед контрольно-пропускными пунктами. Я сам проезжаю мимо такого предупреждения каждое утро. Но смысл данного граффити от меня все же ускользает. Наверное, что-то многозначительно-пацифистское. Настолько многозначительное, что нам, простым уличным гулякам, не понять. Так же, как и призыв вcтупить в "Сопротивление" и влюбиться?




А вот воззвание "Сделать мир лучше" весьма традиционным способом, доходит до сознания, но чувств пока не мутит...



Довольно много граффити с антигомосексуальной тематикой. А чаще всего гомофобы пишут свои разъяснения от руки, присоединяясь к чужому творчеству.




Женщины, как всегда активны. Порой до агрессивности активны. Скандал с привлечением к суду за сексуальные домогательства бывшего президента Кацава всколыхнул наших амазонок. Кроме призывов взять в свои руки (не подумайте плохого, всего лишь закон), на стенах красуются надписи "Все мы А." (А. - этим инициалом зашифровали одну из свидетельниц обвинения)


Процесс Кацава - дело грязное. Как показывают последние события, судить его теперь будут до-о-о-олго. По-видимому, если адвокаты и не оправдают нашего дорогого сексуального домогателя, то затянут процесс до полной потери к нему общественного интереса.

Мне лично, требования выходящих из себя феменисток заклеймить позором одного старого козла кажутся куда как менее насущными, чем требование открыть побольше женских туалетов



А автору этого симпатичного граффити идеалы феминизма, похоже, совсем чужды. Хотя тема женская.


Не знаю по какой причине, в свое время городские стены были покрыты портретами знаменитостей. Без всяких комментариев. Просто портрет. К своему удивлению, среди них обнаружились два портрета, знакомых нам со школы.




"Русская мафия", думается, здесь ни при чем. Вряд ли Антон Павлович Чехов даст деньги на обучение бедному ребенку. Не отзовется, сколько не проси. А вот миллиардера русского происхождения Аркадия Гайдамака, рвущегося сейчас в политику попросить, наверное, стОит.



Симпатичные граффити появились на стенах в декабре, когда отмечали праздник Хануки. Юмор здесь даже в греческих буквах, которыми сделаны надписи. Ханука - праздник победы евреев-традиционалистов во главе с Хасмонеями (Хашмонаим) над либералами-элинизаторами, поддерживавших греческого властителя Сирии Антиоха Епифана. Ну и персонажи тоже выбраны с юмором. Правда нынешнего президента Ирана, уместнее было бы нарисовать на Пурим. Его, похоже так и рисовали, в карнавальном костюме зайчика.




Ну, и как же без мистического лозунга, прославляющего праведника раби Нахмана из Бреслава! Эту надпись в Израиле можно встретить где угодно. По мнению последователей раби Нахмана всякий прочитавший ее, приближает приход машиаха (мессии). Так что если вы за - читайте "На, нах, нахма, нахман меУман" почаще.

Прохладная пятница

Был прекрасный июльский день, один из тех дней, в которые случаются...
И.С.Тургенев Бежин блог луг

День был не июльский, день был апрельский. Но прекрасный.

Прошел пьяный праздник Пурим, и день дураков тоже прошел. Еще не приехали паломники на христианскую Пасху, еще не началась суета с уничтожением квасного и генеральная уборка перед еврейским Песахом. И солнце еще не жарит. Без куртки довольно прохладно. Самое время пойти на прогулку в Старый город. Кофе купить. Или просто так, погулять.

В Иерусалиме едва ли не восьмой год строят трамвай. На те деньги, которые успели уже зарыть в землю, в городах попроще давно построили бы метрополитен. Но не таков Иерусалим! Он не из тех городов, что попроще. Здесь все не так, как у других.

И центр города здесь не в центре, а как бы сбоку, там, где город, собственно заканчивается, упираясь в Масличную гору. Или, наоборот, начинается... Кажется, я запутался...

Центр этот, Старый город, для нормальных туристов, обычно, начинается у Яффских ворот. Для ненормальных - у Шхемских. Таким, как правило, помогают выбраться из диковатого, грязноватого и совсем не дешевого арабского рынка, бушующего у тех ворот, израильские пограничники или полицейские. Есть еще Мусорные ворота, Новые и Львиные. И еще одни, Золотые. Эти, последние, давным-давно наглухо замурованы мусульманами, поскольку через них в конце времен должен войти в Иерусалим Машиах-мессия. Так написано в мудрых еврейских книгах. Мусульмане, хоть и не верят глупым росказням мудрых евреев, решили на всякий случай подстраховаться.

Вернемся, однако, к трамваю. Благодаря ему центральные улицы Иерусалима перерыты, а проезжая часть неуклонно сужается. Но на фоне этих безотрадных явлений есть и светлые пятна. Одно из таких пятен - благоустроенный подход к Яффским воротам.

У Яффских ворот - площадка, откуда очень хорошо виден и первый квартал, который в середине 19-го века построил за стенами Старого города английский благотворитель еврейского происхождения сэр Моше (на английский лад, Мозес) Монтефиори. Над кварталом высится мельница, которая - по замыслу филантропа - должна была обеспечить жителям квартала твердый и достойный заработок. Дело в том, что большинство проживавших в те годы в городе евреев жили на подаяние, которое исправно собирали для них по всему миру специальные посланники. А главное дело, которым они занимались была молитва. Монтефиори - человек положительный и европейский сообразил, что мельница будет весьма доходна, потому что мука нужна всем. Как всегда, европейские планы потребовали изрядной корректировки на этой земле. Мельница оказалась не приспособленной для здешнего, мелкого, зерна, ее разобрали, отвезли обратно в Англию, подрегулировали, вернули назад, но за это время немецкие колонисты (Немецкая колония тоже видна от Яффских ворот) уже запустили паровую мельницу. Так что, мельница Монтефиори оказалась вроде кремлевских Царь-пушки и Царь-колокола. Первая не стреляла ни разу, второй ни разу не звонил. А ставшая одним из символов Иерусалима мельница, ни разу не молола.

Другой символ Иерусалима - башня, высящаяся над цитаделью. Ее почему-то называют башней Давида, хотя царь Давид к ней абсолютно непричастен. Башню вместе со стенами, которые окружают Старый город, возвели турки в семнадцатом веке. Башня служила минаретом и наблюдательным пунктом.

За Яффскими воротами - площадь, названная именем арабского халифа Омара ибн аль-Хаттаба. Омара Хаттабовича, старика Хоттабыча, то есть. Правда, те, кто читал книжку Л.Лагина помнят, что Омаром Юсуфом звали злобного и глупого братца заглавного героя, милого и симпатичного джина. Те же кто не читал, да узнают, что Омар ибн Хаттаб был совсем не джином, а современником пророка Мухаммада. После смерти пророка Омар стал (правда, не сразу) его заместителем на земле. ("Халиф" - это по-арабски "заместитель") Омар возглавил завоевательные походы в Египет, Сирию, и Персию. Среди прочего, он захватил у Византии Иерусалим. Византийцы особой святыней этот город не считали, молиться евреям на Храмовой горе не дозволяли, да и само то место, где стоял Храм, превратили в свалку. Так что для еврейского населения Омар был желанным освободителем.

Золотой купол, который очень часто виден на фотографиях Иерусалима иногда называют мечетью Омара, но это не столько мечеть, сколько метка - это здание халиф построил на том месте, где располагалась святая святых (то есть место обитания духа Божьего) и в первом, и во втором Храме. Золотым же купол стал относительно недавно. Деньги на позолоту давал (и дает) король Иордании. Пресловутая же мечеть аль-Акса (по-арабски это значит, "отдаленная", то есть, от Мекки отдаленная), превращенная в символ палестинского вызволения из-под ига, не очень приметно стоит на краю Храмовой горы.

Туристы ступают на дорогу к Храмовой горе, даже не заметив этого. Путь к Храму замаскирован под торговую улицу. Улица эта, узкая и защищенная от солнца, начинается прямо на площади у Яффских ворот и неспешно спускается вниз. Раньше по этому пути в Храм шли жрецы, которые жили в самой верхней части города, на горе Сион. А сейчас здесь можно купить что-нибудь полезное: кожаные сандалии, чтобы все лето по городу ходить, вышитую крестиком наволочку на подушку, чтобы на диване лежать или же пол-кило отличного кофе с гелем.

Попасть на Храмовую гору можно с экскурсией. Но только не в пятницу. Ближе к часу дня по узким улицам вниз движутся толпы мусульман. Лучше всего переждать этот момент... на крыше. Да, да! Дома в мусульманском квартале Старого города расположены без всякого просвета, и сросшиеся их кровли образуют одну большую городскую крышу, где можно и погулять, и без особенной толкотни рассмотреть совсем неподалеку находящуюся Масличную гору (у подножия которой - известный всем христианам Гефсиманский сад. Это в греческой транскрипции - какой-то непонятный Гефсиман, а на самом деле называется это место просто и понятно, Гат Шемен - маслодавильня :-) Поэтому на крыши Иерусалима довольно часто поднимаются экскурсии.

А в эту пятницу на крыше были не только туристы из Швейцарии. Рядом с лестницей грустно стоял ослик. А может быть, он стоял не грустно, а очень даже весело. Ведь его только что разгрузили. Ослик поднял на крышу несколько тяжеленных мешков с цементом для текущего ремонта. Ума не приложу, где он поднимался! Иерусалим - город чудес!

Это только сначала Старый город притворяется путанницей узких улиц, забитых всякими лавками, кафешками и биллиардными. Достаточно несколько раз сходить сюда (за кофе, например, или просто погулять, как в нынешний прелестный апрельский денек) и довольно четко будешь пробегать по этим улочкам, улыбаясь продавцам, которые - еще одно иерусалимское чудо - с налету узнают к кому на каком языке обращаться. И,


протиснувшись в неширокую калитку, проходить по площади возле Храма Гроба, где кишмя кишит народ, а с соседнего минарета орет муэдзин, созывая правоверных на молитву, а в соседней лавочке продают аутеничные терновые венцы самых разных размеров, на любую пророчью голову.


А еще пять минут ходьбы и не через Яффские, а через другие, Новые, ворота выныриваешь в современный город, который тоже - Иерусалим. Но о котором - в другой раз.